— Баласогло — чиновник министерства иностранных дел. Петрашевский — также… Прочие, коих имена я имел честь выписать в донесении, — также, о чем я указываю…
— Позвольте! — перебил генерал. Он взял листок и прочитал.
— Возможно разветвление. Нити могут вести в провинцию, в гвардию, во флот…
— Они пьют? — спросил Дубельт.
— Пьют. Петрашевский вообще большой гуляка и весельчак.
Дубельт ныне на вершине славы. Сравнительно недавно агентами его отделения раскрыто в Киеве украинское Кирилло-Мефодиевское братство[125]. А теперь французская революция обещает ему доходы и милости.
— Надо подослать солидного и одаренного человека. Коля Мордвинов! Сын сенатора! Моего родственника! А мы будем подсылать сыщиков к их крепостным и дворникам? Следить у подворотен? Найдите за любую плату личность, которой они открылись бы как равному.
— У нас в настоящее время такого лица не имеется…
— Не имеется?
Дубельту вообще все это не нравилось. Не может быть, чтобы чиновники подготавливали революцию. Ведь это ведомство Карла Васильевича! Боже мой! Вот если бы во флоте что-нибудь открылось — другое дело!
— Вы не первый раз докладываете мне об этом. Между тем все служащие по министерству иностранных дел на хорошем счету. Объясните мне, на чем основано ваше упорство?
Человек с выпученными глазами чуть заметно смутился.
В свое время он явился к Баласогло и, познакомившись, несколько раз пытался его уговорить вступить в революционную организацию греков. Баласогло отвечал, что он русский и у него нет интересов в среде греков.
Правительство поощряло организацию греков, но за ними в то же время надо было следить. В случае необходимости, иногда из разных высших соображений, надо было выдавать некоторые секреты, а изредка и самих людей из этой организации турецким властям. Видя, что Баласогло никак в толк не возьмет, что от него хотят, агент решил идти ва-банк, предложил хорошие деньги и открылся.
Баласогло взял его за ворот, вытолкал из квартиры и изо всей силы пустил со второго этажа вниз по гнилой деревянной лестнице.
С тех пор с упорством маньяка агент преследовал Баласогло, следил за ним. Но Баласогло не имел ни одного приятеля, имеющего хотя бы какое-то отношение к греческой организации.
Попандопуло ответил Дубельту, что пытался вовлечь Баласогло и при этом заметил не только его уклончивость…
«Будь это не у Нессельроде!» — подумал генерал.
— Я думаю, что вряд ли возможен заговор в этом министерстве. Ведь, как это в нашей пословице говорится… «каков поп — таков и приход». Они хорошо воспитаны, дисциплинированны. И жалованье у них лучше.
— Осмелюсь возразить, ваше превосходительство, — заговорил Попандопуло, — что именно в этом министерстве… Они находятся на вершине знаний, ездят за границу и имеют связи со всем миром, читают бумаги и книги о том, что делается в мире, и от них невозможно скрыть то, что публике неизвестно, и поэтому они постепенно проникаются духом идей и становятся крамольниками.
— Моряки еще более крамольники. Они всюду путешествуют, общаются с иностранцами. Я думаю, скорее в ведомстве князя Меншикова могут быть неблагонадежные личности. Тем более «что сам он очень плохо настроен и шуточки его известны становятся всем. А эти шутки — дерзость… А каков поп — таков и приход, — повторил генерал. — Тем более был случай, когда моряки пили в иностранном порту за успех французской республики! У Нессельроде есть молодцы-кутилы, моты отцовских капиталов. Но — благонадежные.
«Кажется, перехватил мой Попандопуло. Но как это получается, что у нас нет подходящего человека для засылки? А если возникнет заговор? И этих проверить надо. Сборище есть сборище. Надо, конечно, все узнать. Что там…»
Когда-то старшие и знающие дело персоны учили Дубельта, что следить надо за всеми без исключения, но главным образом за сколько-нибудь выдающимися личностями. Кстати, им всегда завидуют. При умении легко претензию завистника превратить в донос. А это уже создает вид патриотической деятельности. Как бы неловки и ленивы ни были подкупленные личности, но тут для них начинается дело приятное, светское и не требующее усилий.
Надо уметь показать некоторым личностям в обществе, что сама их профессия родит опасность. Они должны помнить, что могут в любое время быть сочтены внутренними врагами, а это и остережет их, и даст верное направление гуманитарным наукам, а также искусству. Есть непойманные, но невиновных нет. Вот чему учили! Черт знает, с ума сойти можно! Какой бред несли эти московского происхождения столбовые заплечных дел мастера. Остзейцев ругают, а они на дело смотрят проще.
Но теперь вообще дела идут лучше. Настало время полного господства Третьего отделения над обществом…
Это время потом вспоминалось пережившим его как школа долготерпения и мужества. Только последующие поколения не могли понять, что хорошего находят старики в этом былом всероссийском позоре.
И возглавлял эту школу несчастная жертва славянского немцеедства — Леня Дубельт, с государственной голубизной на груди и с лампасами на свиных ляжках.
На столе — цветы в тон жандармского мундира и тяжелая каменная доска с чернильницами.
— Нужны люди, равные им по развитию! Нет таких? Найдите… Купите и подошлите, как в киевский заговор. Подсылать надо солидных… Дворян.
— Нет-с…
— А тех, что уже куплены?
— Негодны.
— Почему?
— Теперь бунтует другое поколение. Это молодежь с положением и знаниями.
— Среди молодых желающих найдется еще больше. Они все без средств. Вы проверьте рублем их идеи. Они живо обнаружат другую сторону. Помните классическую истину: «Действовать надобно подкупательно!»[126]
— Это Пушкин…
— Как будто до него не знали! Старая истина, батенька! Вечная! А как с моряками?
— На суда, уходящие за границу, пытались, но ничего не получается. Морские офицеры с фанаберией, не долго думая, могут прикончить… Моряки росли все вместе и знают друг друга с детских лет. Но я сделаю все, все, чтобы исполнить желание вашего превосходительства…
— Ищите! Карл Васильевич тоже был моряк! Ничем они от других людей не отличаются!
Агент что-то каркнул со своим отвратительным акцентом, почтительно поклонился и ушел.
Дубельт озабоченно вздохнул.
«Надо искать заговоры! Может, как-то постараться составить самим? Должно же что-то быть? Хотя бы разговоры! Ведь существует же на свете, наверное, какая-то новая философия… Не все же без головы!»
Но не Карла же Васильевича подведет Леонтий Васильевич! Тут надо поискать где-то в другом месте, город велик! Леонтий Васильевич уже думал об этом и примерно знал, куда надобно, по нынешним временам, закинуть удочку! Москву не забывать! И он знает, кого там подцепить. За французскую революцию придется кое-кому расплачиваться, как Копьевой!
Есть деятели тайной полиции, которые везде видят преступления и, преследуя людей, часто от этого сами страдают… Другие, напротив, совсем не страдают. К такому роду жизнерадостных защитников нравственности принадлежал и Леонтий Васильевич.
Глава двадцать девятая
АДМИРАЛ БЕЛЛИНСГАУЗЕН
А «Байкал» уже затянулся во внутреннюю кронштадтскую гавань и пришвартовался к набережной у длинной вереницы белых каменных складов. Дудки унтер-офицеров не умолкали до темной ночи. Грузили порох, пушки, оружие, инструменты, а также сукна, холст, сапожный товар и продовольствие.
Еще раз съездив в Петербург и получив наконец утвержденную инструкцию на опись охотских побережий, в которой так и не было ни словом упомянуто об описи устьев Амура, капитан снова побывал у Литке.
Тайна, о которой немногие знали и никто не говорил, была известна ему не совсем. Несколько лет тому назад в лимане Амура побывала экспедиция. Берега были нанесены Гавриловым на карту. Главная тайна — сама карта.
А экспедиция Гаврилова пошла после того, как северо-восток Сибири обследовала экспедиция академика Миддендорфа, еще совсем молодого человека. Эта экспедиция работала несколько лет. Миддендорф прошел Становой хребет, побывал на его отрогах, переходил хребет Джугдыр. У него был проводник из племени гиляков, живущих на устье Амура. Миддендорф подтвердил то, о чем Прокопий Тарасович Козмин сообщал давно; что низовья Амура не принадлежат никакому государству, там живут независимые гиляки. Пока об этом докладывал штурман Козмин, или писали в Петербург жители Якутской области, или присылали с границы протоколы допросов, снятых с лиц, побывавших на Амуре, — в Петербурге никто как-то не обращал внимания на все это и в независимость гиляков не очень верили, тем более что англичане считали земли гиляков частью Маньчжурии, а наш знаменитый ученый синолог отец Иакинф Бичурин даже написал в своем увлекательном труде, что на устье Амура существуют города и крепость. Когда же академик Миддендорф, петербуржец и свой человек в обществе ученых, доложил, что ничего подобного нет, в Петербурге зашевелились. Тогда-то и была послана экспедиция Гаврилова.
